Из книги «Загляни в колодец»

*

Зовётся так воздушно – Муза.
Как прост венок её, как мал.
Не верьте – тягостнее груза
Ещё никто не поднимал.

С каким восторгом тянет руки!
О, не бегите по волнам –
она спасает нас от муки,
но счастья не прощает нам.

 

*

Нет тебя. Цветёт шиповник.
Гладит яблоню садовник.
- Моя детка, - говорит.
Всё лицо его горит.

Возвращается к соседке
блудный муж, суёт конфетки,
обещает жить любя.
Та не верит. Нет тебя.

Дни прозрачны, ночи кратки,
время мчится без оглядки,
счастьем кажется с утра
всё, что мучило вчера.

Боль слабеет, отпускает,
вновь движения легки
Так калека привыкает
обходиться без руки.

Улыбнётся мне садовник,
дочка яблоко сорвёт.
- Мам, а колется шиповник?
- Нет, он, милая, цветёт.

*

Вот рука – она тебя обнимет.
Вот щека – согреет в холода.
Вот плечо – твой сон тревожный примет.
Вот колени – спрячут от стыда.

Сердце, словно глупая синица,
всё тебе расскажет не тая.
А душа пускай тебе не снится –
не твоя она и не моя.

*

Этот страх с животной болью,
точно с мускусом вино,
называйте хоть любовью,
хоть несчастьем – всё равно.

Не волчицей, так овечкой,
жаден зуб да глаз востёр.
Поманит уютной печкой –
выест очи, что костёр.

То сачком, то сетью ловит,
то багром наотмашь бьёт,
горной речкой зубы ломит,
а напиться не даёт.

Но не это ли несчастье,
что написано на лбу,
пробуждает в нас участье,
веру в лучшую судьбу,

учит азбуке движенья:
из кромешной тьмы – на свет,
где одно лишь пораженье
стоит тысячи побед?

*

…И сердцу милые картины,
куда ни кинь прощальный взгляд:
калитка настежь, георгины,
закатом схвачен палисад.

Скользнёт по краю паутины
задорный луч – и нет его.
И жизнь (смири свою гордыню)
и смерть – природы торжество,

и ты в расцвете увяданья,
ты, что тоскуешь не дивясь –
звено в одной цепи страданья
и с миром крепнущая связь.

Этюд в розовых тонах

Скошен луг желаний,
перемотан шёлк
снов, воспоминаний.
Одинокий волк
по лесам не рыщет –
в грязных поймах рек
только ветер свищет,
хлещет мокрый снег.
В сломанной жалейке
бьётся мотылёк,
мокнет на скамейке
брошенный щенок.
Словно день вчерашний,
тень за мной бежит,
лист, как змей бумажный,
в сумерках кружит.
Дремлет пруд туманный,
гаснет на лету
свет в душе желанный,
нежный луг в цвету.

 

Двое в октябре

- Давайте уедем!
- Давайте! Куда?
- На улице слякоть.
- Наденем пальто!
- А вдруг пожалеете?
- О, никогда!
- Другого полюбите?
- О, ни за что!
- А вы докажите.
- Пожалуйста, но…
- Останьтесь. Уехать
успеем всегда.
- Уже доказала.
- Да вам всё равно!
- Нет, нет…
- Так уедем.
- Уедем. Куда?
- На улице слякоть.
- Сапожки искать?
- Да будет вам плакать,
давайте мечтать!

 

*

На заре
говорила гора горе:
- Дай припасть к твоему подножью!

С тихой дрожью:
- О, будь мудра, -
отвечала горе гора.

Полдень ветрен, лучист и сух,
льнёт к вершинам лебяжий пух.
Вновь взывает гора с мольбою:
- Дай сродниться с твоей судьбою!

- Я и мы – это слов игра,
не сольются гора с горою, -
вся в обломках твердит гора.

Полночь. Месяц, как нож, остёр.
С карты стёрты названья гор.
Так и дремлют – дыра к дыре.

Не ходи ко мне на заре.

И было утро

Утром выглянул в окошко
и от солнца ошалел.
Воробья схватила кошка.
Выпил чаю. Пожалел.
Мать на дачу собиралась,
он ей что-то отвечал.
Сел в автобус – показалось
кто-то вслед ему кричал.
Позвонил знакомой – болен
(дождь срывался проливной).
Был собою недоволен –
долго ссорился с женой.
К вечеру утихла вьюга.
Он по скверу побродил,
заглянул к невесте друга
и в прихожей наследил.
Вышел за полночь. Дремота
В тёплом воздухе плыла.
Показалось, крикнул кто-то.
Оглянулся – жизнь прошла.

Жестокий романс

Она дурнушка. Он поэт.
Вам эта пара не знакома?
Он у неё в гостях, как дома:
ленив, брезглив, полуодет.
А ей всего семнадцать лет.

Худа, жакетка в мелкий рубчик,
взгляд исподлобья – не боюсь.
Пластинку ставит:
«Не уезжай…»
Романс заигран:
«уезжай, уезжай,
ты мой голубчик…»
Сквозь зубы:
- Бросишь – отравлюсь.

Он не пуглив. Целует руки
и с выраженьем нежной скуки
идёт в переднюю, где плащ.
Чуть снисходительно:
- Не плачь.

Забот не счесть. Жена в декрете.
Стихи нейдут. Болеют дети.
Долги. В запое лучший друг.
И тёща вновь сожгла утюг.
Любовь? Ну что она лепечет,
Какая, в сущности, душа?
Я или он – вот чёт и нечет.
Но как целует не дыша…

А, впрочем, возраст. Пыл, дерзанья.
Так просто всё: не он, так я.
Утюг – вот мера наказанья.
Жена – вот ужас бытия.

Она глядит в окно, не дышит.
Яд не поможет. Дом снесут.
Он новой книги не напишет.
В больнице друга не спасут.